Виталий Гурков: «Белорусы склонны к партизанской борьбе»

Как растормошить белорусов и побудить их к действиям?

Об этом в интервью журналу «Большой» рассказывает 11-кратный чемпион мира по муай-тай, прозванный в Беларуси народным чемпионом, Виталий Гурков.

— Что вы чувствуете, когда бьете человека в лицо?


— Смотря где это происходит. Если на ринге — это рабочий момент. На ринге не бьешь ты — будут бить тебя.

— А это часто происходит вне ринга?


— Не происходило уже лет десять. Я просто в лицо не бью (смеется). Последнюю ситуацию вне ринга даже дракой назвать нельзя. Я человек миролюбивый, и чтобы вывести меня из себя, нужно постараться, но этот персонаж старался долго. Человек пытался меня ударить, я дал ему с размаха несколько пощечин, так что у меня ладони потом болели. Он остановился, когда понял, что ничего не получается, хотя провоцировал и очень просил меня врезать ему «по-нормальному». А началось все, как обычно, из-за девушки.

— Кстати, насчет девушек. Как в Brutto обстоят дела с женщинами? Со стороны коллектив кажется мужским монастырем. 


— Да, мы клан отшельничества, бродячие артисты, передвижное шапито. У нас свой микроклимат, и как у моряков женщина на корабле — это дурной знак, так и у нас. На какие-то большие концерты и значимые мероприятия, которые не требуют сложных перемещений, приезжают родные, друзья, жены, девушки. Но чаще в туре у нас по 3–5 концертов подряд и один день отдыха, поэтому ни одна девушка не будет в восторге от таких физически тяжелых переездов. Это напоминает день сурка.

— Что сложнее — петь или боксировать?


— Сложнее то, чего ты не умеешь. Первые концерты были очень тяжелые: когда ты окунаешься в непривычную атмосферу — это очень страшно. Я готовился как мог: занимался вокалом с преподавателем, вымучили с ним много часов. Когда мы снимали клуб для репетиций, на которых кроме нас никого не было, все было попроще. Но когда на одну из репетиций мы пригласили друзей и семьи, людей, чьи оценка и критика нам важны, вот тут уже было колоссальное волнение до дрожи в коленях. Первые четыре концерта на больших площадках мне было очень страшно, я находился на сцене и думал: а видно ли со стороны, что я тупо не знаю, что делать, как двигаться и куда мне пойти, что стою как тополь на Плющихе…

Это как в ринге: выходишь первый раз — страшно и непонятно, второй раз — страшно и непонятно, третий — страшно и непонятно, а потом тебе надоедает бояться. Ты ведь все равно выйдешь и будешь боксировать, как бы страшно и непонятно ни было. Каждый спортсмен подвержен предстартовому волнению, независимо от опыта и квалификации. Но это не тот страх, который парализует и связывает по рукам и ногам. Этот страх заставляет тебя быть внимательнее, быстрее. Глупо выходить на ринг и не бояться ничего.

— Средства на вашу поездку в Швецию были собраны моментально, в то же время белорусы с меньшей охотой расстаются с деньгами, когда нужно помочь больным детям. Как вы сами считаете, это справедливо?


— Жизнь вообще несправедливая штука, а благотворительность — сложная вещь: как выделить одного из сотен больных детей, которым нужна помощь? Как решить, кому из них отдать свои 200 долларов? Когда помочь в состоянии только кому-то одному — очень тяжело выбрать конкретного мальчика и не дать при этом деньги на лечение конкретной девочке…
В ситуации с моей поездкой на чемпионат белорусы проявили себя во всей красе: мы вроде сидим такие тихие и прибитые, но когда реально что-то надо, нужна помощь или есть какая-то угроза, мы собираемся и не задумываясь делаем. Да, я отказался от этих денег, но если бы не их сбор, никто не узнал бы про ситуацию с чемпионатом, меня по-тихому слили бы, и я никуда не поехал. Мне предоставили список всех людей, которые перечислили деньги. Некоторые, правда, не одобрили идею передачи этих средств в хоспис, говорили, что дали их конкретно мне на поддержку белорусского спорта. Тогда у меня и появилась мысль помочь муай тай, отдать эти деньги в мой родной зал, купить необходимое покрытие, починить осыпающийся потолок.

Я удивляюсь, как родители приводят детей в этот зал — в эту вонючую гниющую дыру, которая, тем не менее, стала кузницей чемпионов. Поскольку тайский бокс не олимпийский вид спорта, несмотря на наши спортивные заслуги, никакой существенной поддержки от государства мы не получаем, и большинство залов находится в плачевном состоянии. Пусть эта сумма, которую собрали люди, не спасет кого-то одного, но она может спасти десятки детей, которых мы заберем с улицы и приведем в спорт…

— Почему вас не любят чиновники от спорта?


— Я не буду говорить про всех чиновников, проблемы и трения у меня возникли именно с федерацией. Началось все из-за моего участия в Brutto, из-за моей страсти к белорусской истории, культуре, языку и национальным символам. Наверное, они боялись привлечения лишнего внимания к федерации и к ним самим.

Получается так, что спортом у нас в стране занимаются люди, которым не важно, какой я спортсмен. Им важен рисунок на моей майке или капе, важно, в какой группе я пою. А мои профессиональные спортивные качества их не интересуют.

Когда о проблеме с поездкой на чемпионат узнали нужные вышестоящие люди, то быстро ее решили. Вот так у нас все и происходит. Потому что в спорте каким-то боком этими вещами занимаются и такие решения принимают люди, от спорта далекие.

— Когда вас обвиняют в использовании герба «Пагоня» и бел-чырвона-белого флага, вы говорите, что для вас это не более чем Спанч Боб на майке. Вы не причисляете себя к оппозиции?


— Нет, конечно. При чем тут оппозиция? Это народные символы, наша история, это то, чему меня учили в школе. Уже выросло целое поколение, которое не знает другого президента, не знает других символов, но я-то помню, что на школьном дневнике у меня был нарисован этот герб, и помню наше недоумение, когда сказали, что сейчас все будет по-другому.

Мне нравятся этот герб и флаг и с исторической точки зрения, и с эстетической, и с идеологической, но думаю, относить их к оппозиции — это нелепо и неправомерно. Я бы на месте нашего правительства вообще забрал эти символы себе. Не знаю, кто у нас там чем занимается, кто у нас мэр города, кто министр экономики, внутренних дел или международных отношений, но пусть бы кто-нибудь из них выступил с предложением «легализовать» эти символы, сделать их не оппозиционными, а историческим и культурным наследием. Было бы гораздо меньше шума и неприятных ситуаций, в обществе стало бы спокойнее. Государству самому это выгодно: это хоть как-то объединило бы народ, а оппозиции пришлось бы собирать худсовет, устраивать конкурс в интернете на создание новых символов.

— Что вы делали 19 декабря 2010 года?


— А что это был за день?

— День, когда все вышли на площадь.


— Я бил татуировку. Мама звонила мне, волновалась, где я, а я шутил, что мы сидим на площади в палатке.

— И не было мысли о том, что вы должны быть там?


— У меня много разных мыслей. Например, о вечном.

— Философ Владимир Мацкевич написал, что белорусам в принципе не нужны герои. И белорусы — это нация, которая не любит героев. Алексиевич не говорит по-белорусски и купила квартиру в доме Чижа, Домрачева служит в КГБ — и так далее, и прочая критика всех, кто принес что-то хорошее стране. Вы согласны с этим утверждением?


— Домрачева, скорее всего, просто числится в спортивной команде при КГБ, получает стаж и зарплату. Меня туда тоже звали в свое время, но мои жизненные убеждения и принципы не позволяют быть связанным ни с милицией, ни с армией: это предполагает безоговорочное выполнение приказов, которые могут идти вразрез с твоей личной моралью и внутренними представлениями о мире.

У нас принято подтягивать людей из спорта в силовые структуры. Многих спортсменов волнует вопрос, чем заниматься после спорта, они думают: «Что я буду потом делать? Мне нужна квартира, стабильность, дача, забор построить, чтобы соседу огород закрывал, и машину побольше купить». Но где все это взять, если ты больше ничего не умеешь, а нормально зарабатывать спортом в нашей стране нельзя?

— Хорошо, но если вернуться к вопросу о героях…


— Я не согласен, что белорусам герои не нужны. Мне всегда нужны были герои. Когда у тебя есть пример — легче жить, добиваться успехов, понимать, что тебе нужно.

— Кто ваши герои из белорусов?


— Для меня это не человек, а образ. Героем может быть обыкновенный среднестатистический работяга, который делает все для своей семьи, который своим трудом совершает маленький подвиг каждый день. Не обязательно прыгать с парашютом, входить в горящий дом или побороть все зло на планете, чтобы стать героем.

— Почему соотечественники любят именно вас, ведь на чемпионате победило еще четверо белорусов?


— Я выделяюсь. Никто не играет в самой популярной рок-группе, никто не может похвастаться таким увлечением. Кроме того, я имею свое мнение, которое не боюсь высказывать, и это нравится людям. Можно быть каким угодно офигенным спортсменом, но не быть интересным в других сферах, ничем больше не привлекать, никаких других личных рекордов не иметь.
А вы попробуйте два месяца находиться в туре, сохранить олимпийскую форму, приехать на чемпионат и победить. Нестандартность ситуации, за которой интересно следить, — наверное, это и привлекает.

— Вы бы хотели стать президентом? Какой была бы ваша предвыборная кампания?


— Заманчиво, но я всегда был приверженцем того, что не буду связан ни с властью, ни с политикой, ни с военным делом. Президент — это ответственно, сложно, скучно и что это вообще за жизнь такая! Но если вы настаиваете, то моя любимая партия — Интернет-партия Украины с Дартом Вейдером во главе. Это мой эталон в политике. У меня была бы такая же партия безумцев. Политика — это такое дело, которое достойно гротеска и клоунады.

— Виталий, объясните нам, для чего Сергей Михалок сейчас возвращается к старым песням «Ляписов» — что это значит?


— Как автор этих песен, он имеет полное право их исполнять. Люди просят, люди по ним соскучились. Есть целое поколение, которые выросло на них: первый раз поцеловался, медляк танцевал в лагере, дембель праздновал.

Михалок полностью реализовал себя как музыкант, композитор и поэт. Если бы после роспуска «Ляписов» он сразу начал исполнять свои старые песни — это было бы странно, но после двух лет успешного существования Brutto, после того, как мы выдержали упреки, необоснованные обиды, критику и собираем полные залы (на концерт в киевском Дворце спорта пришло 10 тысяч человек), можно расслабиться и петь что хочешь и когда хочешь, тем более если это твое произведение.

Я всегда был поклонником «Ляписа Трубецкого», мне нравится Михалок в любом амплуа, все, что он делает, я считаю гениальным. Я бы и сам «Метелицу» спел с удовольствием.

— Не боитесь, что Сергей Михалок перерастет Brutto, как «Ляписов», распустит вас и будет писать классическую музыку?


— Творческий человек должен постоянно развиваться и не останавливаться на достигнутом. У нас классная команда, отличные взаимоотношения, и дальнейшей дружбе распад Brutto не помешает.

«Ляпис Трубецкой» просуществовал 25 лет, Brutto двадцати пяти лет хватит. Михалку будет тогда под семьдесят, и, поправляя пенсне, он сможет писать мемуары или сочинять классическую музыку, а Brutto при этом может гастролировать и дальше.

Есть много людей, которые не связывают группу именно с Михалком: например, я часто вижу на концертах спортивных ребят в капах и боксерских перчатках, которые слэмятся и ищут меня взглядом.

Каждый поклонник ходит на своего любимого персонажа: кому-то нравится звонкий вокал Лэфта, кому-то — невозмутимость Бразила. Кто-то ходит посмотреть на мультиинструменталиста Пашу Ланистра, следит за тем, как он виртуозно меняет инструменты: клавиши, гитара, мандолина. Бывает так, что это все происходит в одной песне.

— Какие книги читает чемпион?


— Последним, кого я прочел, был Чарльз Буковски. Нет возможности читать, я как белка в колесе, и если есть время, то использую его на сон.

— Ваши дети будут говорить на белорусском? Откуда в вас этот интерес к белорусской культуре?


— Очень надеюсь, и буду делать максимум для этого. Рассчитываю, что к тому времени появятся белорусскоязычные школы, и будет проще. У меня есть друзья, у которых беларускамоўныя детки, и это так здорово, когда ребенок с детства говорит, понимает, а главное — думает на мове.

В моем случае все началось с интереса к истории в школе. У меня был прекрасный учитель, один из тех преподавателей, которые умеют зажечь тебя, влюбить тебя в предмет. Я мог не справиться с математикой, мог списывать на других уроках, но история меня всегда по-настоящему увлекала. Потом у меня стали появляться друзья с такими же интересами, познакомился с людьми, которые говорят на мове, и понеслась.

— Без обид, но есть крепкий стереотип о спортсменах (особенно бойцах) и их интеллектуальных способностях. Как получилось, что вы такой умный спортсмен? Так складно говорите, формулируете свои мысли. Вас что — по голове не били?


— Приятно, спасибо. Кстати, недавно я видел заголовок одной телепередачи, где говорилось, что удары по голове в бойцовских видах спорта развивают некоторые таланты: кто-то рисует, кто-то пишет стихи. Якобы от удара стимулируется какая-то часть мозга. Может быть, я бы тоже подошел в эту передачу. Но вообще все зависит от круга общения: если твои друзья — только пацаны, грызущие семки во дворе, далеко от них ты не
уедешь.

Однажды в зале я вижу, что все над чем-то смеются, а сам шутку не понимаю. Спрашиваю: «Пацаны, вы о чем?» А они: «Да ты что, не смотрел? «Физрук», такая-то серия». Я им сказал: «Пацаны, вы чего? Мы каким видом спорта занимаемся? У нас и так интеллект ниже плинтуса, а вы еще и «Физрука» смотрите. Сходите в кино, театр, на концерт».

Меня всегда окружали творческие люди, я сам тянулся к музыке. Еще в школе мы выпиливали гитары на уроках труда, собирали детали на свалках,
узнавали, как это нужно смотать и спаять, потому что зарплаты у родителей были по 20 долларов и не было денег на настоящий инструмент.

Меня всегда привлекали люди, которые мыслят нестандартно. Когда мне становится грустно и я думаю, что, может, что-то не то делаю в жизни, люблю побродить-посмотреть, как другие проводят время: в один клуб зайти, во второй. Нечасто, пару раз в год. Постою, посмотрю, подумаю, что все правильно я делаю, — и домой.

— Почему вам становится грустно?


— Устаю от происходящего иногда, от гонки, от целей, которые не всегда понятны мне самому, не то что окружающим.

— А какая ваша конечная цель?


— Она у всех нас одна. Все будем в песке, так что моя личная цель — это внутренний покой, душевное равновесие и нирвана. Спортивных целей у меня нет. Что-то завоевать, выиграть — таких задач я не ставлю. Материальных целей — ремонт, новая квартира, машина — тоже нет. Елки-палки, что это за цель? Оно, может, и ничего, но в масштабах бытия это так мелко. От каких-то материальных вещей я не то чтобы привык не зависеть, привык не обращать на них внимания.

На чемпионат, например, ехал за идею. Не за материальным вознаграждением, не для того, чтобы подтвердить свою зарплату, как некоторые мои товарищи по команде. Я как Портос — дерусь, потому что дерусь. Для меня всегда самое главное в жизни — интерес.

В детстве я долгое время хотел быть водителем автобуса 95-го маршрута, который едет из Степянки на Славинского. Эти маленькие «лазики» на газу — зимой в них было тепло, красиво украшен салон: монетки, вымпелы, солдатики. Едешь ночью через лес, фары освещают кроны деревьев — уютно.

Ключевое — интерес. У меня были мысли и возможность уехать в Америку, когда Сергей пригласил в группу, но я подумал: «Какая, к черту, Америка? Что я там не видел? Мне интересно пожить жизнью рок-музыканта».

— Как спортсмен и решительный человек, как думаете, что поможет растормошить белорусов, побудить их к действиям?


— По моим личным наблюдениям, наши люди если и не знакомы с физикой, то третий закон Ньютона усвоили прекрасно, так что тут уже личный выбор каждого.

А вообще белорусы больше склонны к партизанской борьбе: что-то делаем, один одному подмигиваем, кто-то где-то кричит, а сзади уже перезаряжают.